Аксинью же любовь к Григорию гонит вместе с ним на Кубань. А поскольку Мелехов скрывается от властей, им приходится бежать от попавшегося навстречу патруля. Пуля патрульного случайно ранит Аксинью, и ранит смертельно.
Конец каждой из героинь по-своему закономерен.
Наталья — женщина нервная, рефлектирующая. Она трудолюбива, красива, добра, но несчастна. Наталья, только узнав о сватовстве Мелеховых, заявляет: «Люб мне Гришка, а больше ни за кого не пойду!.. Не нужны мне, батенька, другие... Не пойду, пущай и не сватают. А то хучь в Усть-Медведицкий монастырь везите...»
Она человек глубоко верующий, богобоязненный. И чтобы решиться сперва на попытку самоубийства, а потом на убийство не родившегося еще ребенка, она должна была переступить через столь важные для нее христианские заповеди.
Только сильнейшее чувство любви и ревность подвигли Наталью на такие поступки. Горе свое она переживает в себе, не выплескивая его наружу.
Аксинья же с самого начала «решила отнять Гришку у Натальи Коршуновой... Одно лишь решила накрепко: Гришку отнять у всех, залить любовью», владеть им, как раньше, до женитьбы. Но в столкновении двух любящих Григория женщин победителей, как мы знаем, не будет.
Из-за измены мужа Наталья временно возвращается в родительский дом. «Ей все казалось, что Григорий вернется к ней, сердцем ждала, не вслушиваясь в трезвый наше-пот разума; исходила ночами в жгучей тоске, крушилась, растоптанная нежданной незаслуженной обидой».
Аксинья, в отличие от Натальи, любит Григория не только сердцем, но и умом. Она готова бороться за любимого всеми доступными средствами. Аксинья активно стремится к своему счастью, делая при этом несчастной Наталью.
Однако доброта свойственна ей в не меньшей степени, чем сопернице. После смерти Натальи именно Аксинья ухаживает за ее детьми, и они называют ее мамой. Наталья же задолго до смерти склоняется к тому, чтобы вместе с детьми уйти в родительский дом, позволив Григорию уже открыто взять в свой курень Аксинью:
Однако мать Григория, Ильинична, по авторскому определению, «мудрая и мужественная старуха», делать ей это категорически запрещает: «Смолоду и я так думала, — со вздохом сказала Ильинична. — Мой-то тоже был кобелем не из последних. Что я горюшка от него приняла, и сказать нельзя. Только уйтить от родного мужа нелегко, да и не к чему. Пораскинь умом — сама увидишь. Да и детишков от отца забирать, как это так? Нет, это ты зря гутаришь. И не думай об этом, не велю!»