Обнажается вторая и не менее важная причина омертвления душ по Гоголю — это отказ от Бога. По дороге Чичиков не встретил ни одной церкви. «Какие искривленные и неисповедимые пути выбирало человечество!» — восклицает Гоголь. Дорога России видится ему ужасной, полной падений, болотных огней и соблазнов. Но все-таки это дорога к Храму, ибо в главе о Плюшкине мы встречаем две церкви; готовится переход ко второму тому — «Чистилищу» — из первого — «адского». Этот переход размыт и непрочен, как и намеренно размыта Гоголем в первом томе антитеза «живой — мертвый».
Писатель намеренно делает нечеткими границы между живым и мертвым, и эта антитеза обретает метафорический смысл. Предприятие Чичикова предстает перед нами как некий крестовый поход. Он как бы собирает по разным кругам ада тени покойников с целью вывести их к настоящей, живой жизни. Манилов интересуется, с землей ли хочет купить души Чичиков. «Нет, на вывод», — отвечает Чичиков. Можно предположить, что Гоголь здесь имеет в виду вывод из ада. Именно Чичикову дано сделать это — в поэме он один имеет христианское имя — Павел, которое еще к тому же намекает на апостола Павла. Начинается борьба за ожив-
ление, то есть за превращение грешных, мертвых душ в живые на великом пути России к духовному спасению.
Но на этом пути встречается «товар во всех отношениях живой» — это крестьяне. Они оживают в поэтичном описании Собаке-вича, потом в размышлениях Павла Чичикова как апостола и самого автора. Живыми оказываются те, которые положили «душу всю за други своя», то есть люди самоотверженные и, не в пример забывшим о своем долге чиновникам, делавшие свое дело. Это Степан Пробка, каретник Михеев, сапожник Максим Телятников, кирпичник Милушкин.
Оживают крестьяне при переписывании Чичиковым списка купленных душ, когда сам автор начинает говорить голосом своего героя. В Евангелии сказано о том, что, если кто «захочет спасти душу свою», тот ее потеряет. Вспомним Акакия Акакиевича, который пытался сэкономить на чем угодно, лишь бы заполучить замену живой души — мертвую шинель. Его смерть, хотя и вызывает сочувствие, не была переходом в лучший мир, а только превратила его в бесплотную тень, наподобие теней-призраков в царстве Аида. Так, житийная оболочка этой повести наполнена вовсе не житийными подвигами. Весь аскетизм и все отшельничество Акакия Акакиевича направлены не на спасение души, а на получение ее эрзаца — шинели. Ситуация эта также обыгрывается в повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка». Там во сне героя жена превращается в материю, из которой «все шьют сюртуки». Слово «жена» в произведениях Гоголя часто замещается словом «душа». «Душа моя», — обращаются к своим женам Манилов и Собакевич.