Есть целомудренные чары — Высокий лад, глубокий мир, Далеко от эфирных лир Мной установленные лары.
Утщателъно обмытых ниш В часы внимательных закатов Я слушаю моих пенатов Всегда восторженную тишь.
Начало первой мировой войны — рубеж времен:
Век мой, зверь мой, кто сумеет Заглянуть в твои зрачки И своею кровью склеит Двух столетий позвонки?
Для Мандельштама — это время окончательного прощания с Россией Александра (Александра III и Александра Пушкина), Россией европейской, классической. Он прощается со старым миром по-своему, перебирая старые мотивы, приводя их в порядок:
В белом раю лежит Пахарь войны, пожилой мужик. В серых глазах мировая ширь: Великорусский державный лик.
Только святые умеют так В благоуханном гробу лежать:
704
Выпростав руки, блаженства в знак, Славу и покой вкушать.
Разве Россия не белый рай И не веселые наши сны? Радуйся,ратник, неумирай: Внуки и правнуки спасены!
Самым значительным из откликов Мандельштама на революцию 1917 года стало стихотворение "Сумерки свободы". Его очень трудно подвести под стандартные рамки "принятия" или "непринятия", но в нем отчетливо звучит тема отчаяния и призыв "мужаться" — ведь происходящее в России "огромно" и оно требует степени мужества, которая была бы пропорциональна этой огромности. "Идеал совершенной мужественности подготовлен стилем и практическими требованиями нашей эпохи. Все стало тяжелее и громаднее, потому и человек должен стать тверже...", — писал Мандельштам в 1922 году в брошюре "О природе слова".
Начало 20-х годов явилось для поэта периодом подъема его мысли и творческого вдохновения, но эмоциональный фон подъема, который звучит в стихотворениях той поры,
соединяется с чувством обреченности и физической болью
тягот.
Нельзядышать, и твердь кишит червями, И ни одна звезда не говорит...
В стихах 20-х и 30-х годов Мандельштам активизирует
диалог с собственным временем, в них особое значение приобретает социальное начало, открытость авторского голоса. Сверхличной темой становится то, что происходит со страной, с