Совместить взгляд на отдалении с правдивой атмосферой былого — задача трудная. Бакланову это удалось.
Такая тональность заявлена в стихотворных эпиграфах. Прочитав повесть, только тогда понимаешь, почему Бакланов поставил именно два. Философски обобщенные строки Тютчева:
Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые! —
содействуют с полемически задиристым утверждением «прозы войны» в стихах Орлова: А мы прошли по этой жизни просто, В подкованных пудовых сапогах.
Это сочетание, соотнесение обобщенности и правды, раскрывает основную мысль повести. Бакланов рисует точно подробности фронтового бытия. Особенно важны детали психологические, создающие эффект нашего присутствия там, в те годы, рядом с лейтенантом Третьяковым. И в то же время повесть бережно и ненавязчиво опирается на рожденные уже раздумья и обобщения. Вот описание минут перед атакой: «Вот они, по-
следние эти необратимые минуты. В темноте завтрак разносили пехоте, и каждый хоть и не говорил об этом, а думал, доскребая котелок: может в последний раз... С этой мыслью и ложку вытертую прятал за обмотку: может, больше и не пригодится».
Вытертая ложка за обмоткой — деталь фронтового быта. Но то, что каждый думал о необратимости этих минут, уже сегодняшнее, обобщенное видение.
Бакланов придирчиво точен в любых деталях фронтового быта. Он справедливо считал, что без правды малых фактов нет правды великого времени: «Он смотрел на них, живых, веселых вблизи смерти. Макая мясо в крупную соль, насыпанную в крышку котелка, рассказал про Северо-Западный фронт. И солнце подымалось выше над лесом, а своим чередом в сознании приходило иное. Неужели только великие люди не исчезают вовсе? Неужели только им суждено и посмертно оставаться среди живущих? А от обычных, от таких, как они все, что сидят сейчас в этом лесу, — до них здесь так же сидели на траве, — неужели от них ничего не останется? Жил, зарыли, и как будто не было тебя, как будто не жил под солнцем, под этим вечным синим небом, где сейчас властно гудит самолет, взобравшись на недосягаемую высоту. Неужели и мысль невысказанная и боль — все исчезает бесследно? Или все же отзовется в чьей-то душе? И кто разделит великих и не великих, когда они еще пожить не успели? Может быть, самые великие — Пушкин будущий, Толстой — остались в эти годы на полях войны безымянно и никогда ничего уже не скажут людям. Неужели и этой пустоты не ощути жизнь?».