583
Я скажу: "Ненадо рая, Дайте родину мою".
И в то же время Есенин, пристально вглядываясь в лицо родной земли, все острее сознает ее заброшенность и забитость, и в стихах все отчетливей проступает грусть и смутная бродяжья тоска:
Устал я жить в родном краю
В тоске по гречневым просторам,
Покину хижину мою,
Уйду бродягою и вором.
..Л месяц будет плыть и плыть,
Роняя весла по озерам,
И Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать у забора.
Эта печаль, то светлая, умиротворенная, то мучительная, навсегда осталась в его стихах о России. Вся его поэзия стала признанием в любви к родине, щемящей и нежной
песней о ней.
В 1917 году в есенинскую поэзию врывается "ветер революции", и поэт приветствует приветствует новую Русь — "буйственную", "отчалившую", "воспрянувшую". Он ждал от
революции осуществления мечты о "мужицком рае", вольной,
сытой, счастливой жизни на земле. Но потом пришли страшные 1919—1920 годы.
В одном из писем Есенин писал: "Трогает меня... только грусть за уходящее милое, родное звериное и незыблемая сила мертвого, механического... Мне грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал". Наглядным дорогим образом вымирающей деревни стал для Есенина маленький "красногривый жеребенок", вздумавший догнать поезд:
Милый, милый, смешной дуралей, Ну куда он, куда он гонится? Неужелъ он не знает, что живых коней Победила стальная конница?
584
За разорением деревенской "голубой Руси" Есенин увидел и почувствовал разрушение гармонии с природой, той почвы, из которой выросла вся национальная русская культура.
На тропу голубого поля Скоро выйдет железный гость. Злак овсяный, зарею пролитый, Соберет его черная горсть. Не живые, чужие ладони, Этим песням при вас не жить! Только будут колосья-кони О хозяине старом тужить. Будет ветер сосать их ржанье, Панихидный справлял плач.
Скоро, скоро часы деревянные
Прокричат мой двенадцатый час!