Бросаются в глаза лестницы Петербурга. Они все такие похожие, и такие разные. Похожие своей грязью и чернотой; разные, потому что напоминают собой людей, которые по ним ходят. Вспомним, какая была лестница в доме у старухи-процентщицы: «лестница была темная и узкая», «черная», в такой темноте даже и любопытный взгляд был неопасен. Сама старуха тоже «черная, зловредная», никому не нужная. В полицейской конторе, куда пришел Раскольников с повинной тоже была лестница: «узенькая, крутая и вся в помоях». Такая же грязная лестница была и в доме Сони. Лестница, по которой каждый день ходил Раскольников, тоже узкая, крутая, темная, с полукруглыми проемами, Стоптанные каменные ступеньки ведут под самую кровлю дома, в каморку героя, которая походила более на «шкаф», «сундук», «гроб», «конуру», чем на квартиру. Создается впечатление, что все эти длинные, бесконечные лестницы ведут в никуда, в тупик, из которого уже не выбраться. Каждый герой романа ищет для себя выход из этого тупика. Ищет
662
этот выход и Соня Мармеладова. В ней борются два человека: один советует сидеть дома и терпеть до конца голод и нужду. Другой голос говорит, что лучше будет не жалеть себя, не беречь, а продать, опозорить себя, но тем самым спасти этих людей. Соня выбирает второе: унижение и тем самым приносит себя в жертву во имя родных.
В этом городе нельзя жить по-другому. Естественные человеческие отношения здесь искажены: добро по отношению к людям требует зла по отношению к себе, они, добро и зло, неразделимы. Жизнь ставит героев в такие ситуации, где безнравственным становится само требование нравственности. Чтобы выжить, нужно или перешагнуть через мораль, или . научиться приспосабливаться. Жертвует собой и Дуня, которая соглашается стать женой Лужина.
Порождением этого страшного и несправедливого мира является Лужин. Этот человек научился приспосабливаться и теперь чувствует себя здесь как рыба в воде. А вот для Свидригайлова Петербург — это «город канцеляристов и всевозможных семинаристов», «Канцеляристов» — это значит, чиновничий, правительственный, державный, «всевозможных семинаристов» — значит, разночинный, демократический и буржуазный. «Право, — продолжает Свидригайлов, — я многого здесь раньше не примечал, лет восемь-то назад, когда тут валандался». Лет восемь назад Петербург был на подъеме, теперь Петербург стал ареной для лужиных, «народ пьянствует, молодежь образованная от бездействия перегорает в несбыточных снах и грезах, уродуется в теориях». Появились капиталисты, менялы, ростовщики, которые «прячут деньги, а все остальное развратничает. Так и пахнул на меня этот город с первых часов знакомым запахом». Свидригайлов признает свое бессилие перед миром, поэтому выход один — самоубийство.