Достоевский изначально признает абсолютность человеческого «я», духовное достоинство и свободу всякого, даже самого забитого и ничтожного человека. Это достоинство проявляется в смирении перед страданием, посылаемым Богом. «Благодарю тебя, Боже, за все, и за гнев твой, и за милость твою!» — восклицает один из героев «Униженных и оскорбленных». Достоевскому открылась способность слабого человека на духовный подвиг.
Итак, роман Достоевского «Преступление и наказание» — это произведение, в котором религия является способом разрешения нравственных проблем. «Не убий», — гласит заповедь Христа. «Возлюби ближнего твоего, как самого себя», и тогда любому человеку, как и Раскольникову, откроется истина, познать которую можно, только пройдя через страдания и лишения. Чтобы можно было любить людей, они должны стать, как Бог,
678
чистыми, преисполненными милосердия. «Душа хочет любить только прекрасное», и люди должны стать прекрасными, все уродливое в них должно уничтожиться. Любить людей можно, только веруя в их преображение; веруя в Бога. В этом и заключается сущность последнего романа Достоевского «Преступление и наказание».
Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
ГРАЖДАНСКИЙ ПОДВИГ Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО
После крестьянской реформы 1861 года, когда в российских деревнях начались волнения, вызванные грабительским характером реформы, получила хождение прокламация «К барским крестьянам». Ее авторство власти решили приписать Чернышевскому. Однако не так-то просто было расправиться со знаменитым литературным критиком, статьи которого пропускались царской цензурой и широко печатались в «Современнике» и «Отечественных записках». Всем было известно о его революционных симпатиях, о близости с Герценом и другими крупными революционерами, однако эта сторона деятельности Чернышевского была тщательно законспирирована. На виду была лишь его литературная деятельность.
С поразительной и дерзновенной ловкостью Чернышевский умел высказываться в своих статьях «между строк». Когда в печатавшихся в «Современнике» статьях о Гарибальди и в комментариях к итальянским событиям он со странным упорством чуть ли не в каждой фразе повторял: «в Италии», «я говорю об Италии», даже самый бестолковый читатель в конце концов начинал понимать, что речь шла о России и о текущих политических событиях. Тем не менее формально придраться было не к чему.