679
вращал в черновик романа. Едва ли причина его написания только в этом, однако эта версия проливает свет на загадку романа, явно плохо продуманного и написанного в спешке.
Действительно, тон повествования то становится небрежным и развязным, то оно приобретает надуманные, фантастические черты. В советском литературоведении было принято утверждать, что царская цензура просто-напросто «проглядела» революционный характер произведения и поэтому допустила его к печати. Но есть и иная точка зрения: цензоры прекрасно видели, что все в этом якобы «любовном» романе шито белыми нитками, однако, принимая во внимание полное отсутствие каких-либо художественных достоинств рукописи (об этом на первых страницах заявляет и сам автор), они надеялись, что прославленный публицист и революционер скомпрометирует себя в глазах просвещенной общественности столь бездарной поделкой. Но вышло все наоборот! И дело тут не в литературных дарованиях автора, но в том, что он своей книгой покорил не одно поколение молодых людей, которые смеялись над рассуждениями о Прекрасном и самой безупречной форме предпочитали «полезное» содержание. Они презирали «бесполезное» искусство, зато преклонялись перед точными науками и естествознанием, они отказывались от религии, но с религиозным пылом отстаивали веру в человека, точнее, в «новых людей», то есть в себя самих.
Сын священника и поклонник Фейербаха, /Чернышевский, этот мученик за веру в светлое будущее человечества, открыл дорогу тем, кто подменил религию богочеловека религией человекобога... Так случилось, что предсмертный бред Чернышевского записал секретарь. Его последние слова удивительным образом перекликаются с фразой, сказанной несколько десятилетий спустя Зигмундом Фрейдом по поводу своей научной деятельности: «В этой книге Бога нет». Чернышевский в своих предсмертных грезах упоминал о каком-то сочинении (кто знает, быть может, о своем романе?): «Странное дело: в этой книге ни разу не упоминается о Боге».
МЕСТО ИРОЛЬ
Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО