Сперва Онегина язык Меня смущал; но я привык К его язвительному спору, И к шутке, с желчью пополам, И злости мрачных эпиграмм. Евгений Онегин по интеллектуальному развитию, безусловно, выше своей среды и ограничиться растительным существованием «золотой молодежи» не может, но вырваться за пределы системы тоже не может, поскольку не знает альтернативной социальной доктрины. В, Г. Белинский так оценил нравственное состояние героя, психологические ис-
204
токи его душевного беспокойства: «Бездеятельность и пошлость жизни душат его, он даже не знает, что ему надо, что ему хочется, но он... очень хорошо знает, что ему не надо, что ему не хочется, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность».
Получив в наследство имение дяди, Онегин был очень рад, что «прежний путь переменил на что-нибудь»: он наслаждался созерцанием мирной природы и «деревенской тишины». Но чувство внутренней неудовлетворенности, осознание бездуховности помещичьего жизненного уклада, «где деревенский старожил лет сорок с ключницей бранился, в окно смотрел и мух давил», вновь возобновили в нем приступы хандры. Пытаясь разнообразить жизнь, томясь от скуки и бездеятельности, Онегин осуществил доступные ему социальные преобразования:
В своей глуши мудрец пустынный, Ярем он барщины старинной Оброком легким заменил; И раб судьбу благословил.
Несмотря на прогрессивные экономические взгляды, Онегин не придавал особого значения своим преобразованиям: жизнь крепостного крестьянства не очень волновала новоявленного реформатора. Разумеется, он облегчил жизнь своим подданным, чем вызвал критическое отношение расчетливых соседей, и сделал это из соображений справедливости и с учетом современных взглядов на эффективность освобожденного труда. Но для разочарованной души героя этот благородный поступок не стал спасением, началом преодоления кризиса и обращением к активной жизни. Но слишком занят он своими душевными терзаниями, слишком обращен внутрь себя, чтобы конкретная жизненная цель стала определяющей, поглотила его целиком.