И Чацкий, и Онегин — люди умные. Лиза, горничная Софьи, говорит, что Чацкий «чувствителен, и весел, и остер». Пушкин же отмечает «резкий, охлажденный ум» своего героя. И оба они — люди «странные» для тех, среди кого им приходилось жить. Чацкий с горечью восклицает:
Я странен? А не странен кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож...
Пушкин также говорит о «неподражаемой странности» Онегина. А вся «странность» ге-
роев объяснялась неудовлетворенностью той жизнью, которую они вели. Но если Чацкий четко осознает свои обязанности, свой гражданский долг, то Онегин целиком отдается «русской хандре». Он, «дожив без цели, без трудов до двадцати шести годов, томясь в бездействии досуга, без службы, без жены, без дел, ничем заняться не умел».
Чацкий хочет служить «делу, а не лицам». Он стремится облегчить жизнь народа, не только обличая помещиков-крепостников, но и проводя определенные реформы в своих владениях. Недаром Фамусов упрекает его: «Именьем, брат, не управляй оплошно». Онегин тоже, как и Чацкий, пытался облегчить жизнь крестьян;
Ярем он барщины старинной Оброком легким заменил... И раб судьбу благословил...
Но дальше этого дело не пошло. Не зная жизни своего народа, будучи оторванным от национальных корней, Онегин не смог довести до конца начатое. Онегин во всем такой. Он пробовал и читать, и писать, но «труд упорный был ему тошен». Вспомним стремление Чацкого к активной деятельности. Во всем его поведении чувствуется какая-то живость, энергия. Онегину же все надоело, он скучает от безделья.
По-разному проявляется у Чацкого и Онегина их способность любить. Если Чацкий искренне любит Софью, видя в ней свой женский идеал, свою будущую жену, то в Онегине «рано чувства... остыли», он не способен на любовь. «Я не создан для блаженства», — говорит он Татьяне.
На мой взгляд, Чацкий и Онегин очень не похожи друг на друга, однако их многое объединяет. Это люди с «озлобленным умом, кипящим в действии пустом». Вот она, «русская хандра»! Но если Онегину, как отмечал Писарев, только и остается, что «махнуть рукой на свою скуку, как на неизбежное зло», то Чацкому предначертан другой путь. На мой взгляд, его судьба предрешена. Скорее всего он оказался среди тех, кто вышел 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь. Затем вместе со всеми, принимавшими участие в заговоре, вернулся из ссылки только после смерти Николая в 1856 году, если, конечно, не погиб в день восстания. В этом, как мне